Игорь Москвин - Петербургский сыск. 1874 год, апрель
– Здесь должны проходить два молодых человека. Один в гимназической форме, второй в тёмном пальто, пробор вот так, – Миша показал рукою.
– Ваше Благородие, если б мне ранее сказали, я б проследил, а так… Больно уж времени прошло, не припомнить, – посетовал городовой.
– Если б, – усмехнулся Миша, – я б у тебя о них не спрашивал, сам бы все знал. Вот, – сыскной агент обрадовался, – их ещё экипаж или коляска ждала. Может их запомнил?
– Экипаж? – Полицейский снова почесал затылок, при этом сдвинув фуражку на лоб. – Может и стояла? Да разве всех упомнишь?
– Вспоминай, голубчик, вспоминай, неужто совсем обеспамятовал? Ты не столбом здесь поставлен пугать обывателей.
– Вот если б примету какую.
– Примету… Два барчука, один в гимназической форме, с меня ростом, второй в тёмном пальто, светлые волосы, брови черные.
– Не припомню, вы бы, Ваше Благородие, у артельных извозчиков поинтересовались бы, что стоят на следующем перекрёстке, вот они ужасть, как чужих не привечают, может они что видели.
– И на том спасибо, братец.
Миша направился к следующему перекрёстку, где стояли местные извозчики, объединённые в артель, не допускающую на свою территорию чужих. Но и они разочаровали помощника начальника сыскной полиции, мол, ничего не видели и не слышали, что ежели барчуки на своём экипаже прикатили, так не их дело до этого, вот ежели кто шнырять стал в поисках пассажиров, то здесь другое дело. Тогда бы, наверняка, запомнили этого извозчика, и ребра в точности бы намяли. А так.
Миша в расстроенных чувствах остановился на перекрёстке Воскресенского проспекта и Кирочной улицы, можно, конечно, пешком до Знаменской площади и там по Невскому до Большой Морской, но, по чести говоря, не было особого желания идти целую версту. Хотя погода радовала не только взгляд расцветшей зеленью, но и тело теплом, Жуков решил взять экипаж и с комфортом доехать до сыскного отделения. Все равно ничего заслуживающего внимание узнать не удалось, словно бы и не ездил на Сергиевскую. Найти экипаж, на котором уехали Мякотин и незнакомец, не представляется возможным, это как искать маленькую иголку в безлунную ночь в разбросанном по двору сене. Неизвестны приметы ни извозчика, ни экипажа, ниточка расследования порвалась, может быть, и можно потом связать в узел и продолжить идти по ней, подобно Ариандровой нити.
Город продолжал жить размеренной жизнью, повозки, груженные товаром, сеном, экипажи, уносящие заносчивых гвардейских офицеров и свысока взирающих на обывателей чиновников, кареты с гербами на дверцах, в своих чревах скрывающих дворян знаменитых фамилий. Торговцы шныряли с деревянными коробами, наполненными штучными товарами, некоторые начинали с маленьких улиц нахваливать носимое, а потом ходили по дворам, вызывая интерес мещан.
Губернский секретарь Жуков более устал от бесплодных разговоров, нежели от физического состояния. На плечи давила неопределённость в расследовании, хотелось, конечно, удивить Ивана Дмитриевича новыми сведениями, но, увы, таковые пока отсутствовали. Даже, по чести говоря, не хотелось возвращаться в сыскное отделение с пустыми руками, складывалось в голове Миши впечатление, что он зазря получает жалование, только и ходит за призраками преступлений, как ни пытается, то все одно, догнать не в силах.
Вот бы опять, как в том деле об фальшивых паспортах. Тогда Миша пришёл по какой—то незначительной надобности в 2 участок Московской части и там обратил внимание на паспорт, выданный Ольвиопольским мещанским старостою на имя Файнштейна, явленного из дома господина Финогенова, что на Коломенской улице.
Жуков внимательно посмотрел на документ и пришёл к заключению, что подписи писаря и старосты поставлены одною рукой, только человек их поставивший сделал неудачную попытку изменить почерк.
Миша взял из участка паспорт и отправился на указанную квартиру, находившуюся на нижнем этаже.
Дверь открыл мужчина средних лет с густою чёрною бородою, постриженной лопатой, и прямыми волосами, закрывавшими лоб.
– Могу ли я видеть господина Файнштейна?
– Да, – ответствовал мужчина и в глазах мелькнул огонёк беспокойства, – это я, что вам угодно?
– Даже так, – Жуков смерил мужчину внимательным взглядом, от которого хозяину стало неуютно и даже перехватило дыхание, – Миха, если ты отрастил волосы и обзавёлся бородою, думаешь я тебя не признаю?
– Я – не он, – заикаясь произнёс мужчина, названный Михой.
– Ты меня так у порога и станешь далее держать? – Помощник Путилина не обратил особого внимания на бормотание мужчины.
– Заходите, Ваше Благородие, – сдался Миха, решив, что отпирательство может дорого ему обойтись.
Комната была небольшой, но уютной. Вроде бы и вещи простые на шкапу, столе, но говорящие, что без участия женской руки не обошлось.
– Миха, ты меня знаешь, я, как и Иван Дмитрич пустых обещаний не даю, – Жуков без приглашения отодвинул стул от стены и сел, положив ногу на ногу.
– Знаю, – виновато сказал мнимый Файнштейн.
– Когда мы в последний раз виделись?
– Четыре года тому.
– Я не выказываю своего интереса по поводу жизни, что ты там совершил на твоей совести, но теперь ты просто обязан мне рассказать, при каких обстоятельствах ты приобрел паспорт и кто его написал, я же со своей стороны сделаю все, чтобы ты понес маленькое наказание за проживание в столице по чужому виду.
– Я…
– Миха, могу тебя уверить, что по суду более трёх—четырёх дней ты ареста не получишь.
– Я, – снова начал мнимый Файнштейн.
– Миха, ты уже забыл, что полагается по девятьсот семьдесят седьмой статьи Уложения?
Мужчина тяжело вздохнул.
– Михал Силантич, обещайте мне, что не дадите меня в обиду, и я устрою, что тот самый писец выпишет паспорт и вам.
– Ты можешь на меня положиться.
Жуков, хоть и имел доверие к Файнштейну, но все—таки взял его с собою, чтобы самому переодеться в крестьянское платье. Через час они вернулись на квартиру Михи, там уже была и женщина, с которой Файнштейн сожительствовал. Её—то он и послал за писцом.
– Смотри, если что, – предупредил Жуков.
– Да я, ни в жисть, – положил руку на грудь мужчина, – мне и четырёх дней ареста хватит.
Через полчаса явился толстый господин маленького роста, с отёкшими щеками, раскрасневшимися быстрой ходьбы. Из—под серого картуза, с черным пятном на козырьке, выглядывали две косицы, наподобие кабаньих клыков. Отвисший подбородок поддерживал накрахмаленный воротничок и кожа толстым слоем лежала на нем. Господин цепким взглядом только скользнул по Мише. Но тут же составил впечатление об этом молоденьком пареньке, приехавшем в столицу на проживание без документа.
– Я слушаю, – вместо приветствия произнёс вошедший, словно являлся чиновным лицом большого ранга и не имел возможности тратить попусту время.
– Да я, да мне, – вроде бы как и стушевался Жуков, поглядывая украдкой на пришедшего и соображая, не переигрывает ли он?
– Миха, – повернулся толстый господин к Файнштейну, – документ?
– Филипп, —начал хозяин, – тут вот Миша сбежал…
– Не хочу знать, – замахал яростно пришедший, даже удивительно стало, что он такой шустрый, не взирая на толстую одутловатую фигуру, – тебе нужен паспорт.
– Да, – вроде бы с облегчением сказал Миша.
– Тридцать рублей, – Филипп облизнул ярко—красные губы.
– У меня только двадцать пять, – сконфужено произнёс Жуков.
– Ладно, двадцать пять, – улыбнулся Филипп, видимо, приготовившийся к долгой торговле, – мне надо отлучиться за печатью на полчаса, а ты, – он посмотрел в упор на Мишу, – приготовь водки и закуски, не люблю на пустой желудок дела делать, – и вышел за дверь.
Жуков посмотрел на Миху, который пожал плечами, что, мол, не в его воле. Помощник Путилина погрозил пальцем и выскочил на улицу, чтобы проследить за Филиппом. Тот, в самом деле, жил не далеко и Миша успел заметить дверь, которую, озираясь по сторонам, отпёр писец. На обратном пути, чтобы не тратить попусту время сыскной агент приехал на экипаже, не забыв заскочить в трактир за штофом водки, куском требухи, соленными огурцами, квашенной капустой и пирогом с грибами.
В квартиру к Михе вошли вместе. Филипп покосился на свёрток в мишиных руках, улыбнулся и в предчувствии скорой выпивки сглотнул слюну.
– Прежде, чем приступить к столь важному делу, мне кажется, что стоит подкрепиться, – писец пальцем постучал по пробке штофа.
– Само собой, – обрадовано произнёс Миша, и положив принесённое на стол, потёр руки.
Миха быстро поставил три стакана и несколько мисок, в которые были положены пирог, капуста, огурцы и мясо.
Филипп одним глотком осушил налитые полстакана, толстыми пальцами влез в миску с капустой, схватил её цепкими толстыми пальцами и сунул в рот, блаженно улыбаясь.
